| |
До начала мира не жили мы, потому не ведаю того.
А миру начало – рождение Всесвята Великого. Он есть начало и конец мира. И пока он хвостом своим сыт и кольцом свит, то и миру быть. Всесвят ярок да ярист, ярости же в нем нет, поскольку один он в себе весь и весть, и яриться ему не на кого. От того ярь его радостна, от избытка – дарительна то бишь. Аки цвет буйный распускаются зори по небу. Яркостью пышут. Если же где случится яркости той на другую яркость попасть, там они, друг об дружку потершись, вихрь совьют, а в том вихре из яри их сферы явятся. А уж каждая сфера яркость приемлет, да избыток вернуть норовит. И снова возвратная яркость с истовой, от истока идущей, сплетется, да в вихре их новость кака-нето явится. Так Всесвят Великий сам себе есть, собою себя радует.
Там же, где вихрь уладится меж истовой яркостью да возданной, там уж не сферы явятся, а множество разности затейливой. Ибо где два ярила вихрятся, там равны они и блюдут себя в окружении. Ежели ярило само на себя в вихре помножится, с отлунием своим сплетаясь, ярь его вглубь направляется и узористость яри от того расцветает. А потому как ярь его спеет и зреет от этого, то истово лелеет он сферу, что его отлунивает. И чем сфера больше яри ярилу воздает, тем шибче Лель меж ними, тем обширнее новь и навь в той яри.
Так и наш Ярило-батюшка с Луной-Матушкой Лелью свиты. Вихрем их лелеево вьется, а из вихря того лилейного мы выходим в навь да в новь. И пока Батюшка с Матушкой лелейно вихрятся, навь с новью не в ярости, но в яркости, ибо всяко в Лели сотворенное в кости ярь несет-хранит, не ярится супротивно. Сотворения их на Твердь-сферу сеются рок вертеть. Ярь сотворенная тоньше истовой да возданной. Оттого она узористей да неявистей. А Твердь-сфера на воздаянья плотниста да неспешна. Тут вот и самое место урок проходить. А которые впрок рок изведали, да ярь от отца-матери взятую приумножили, те в лелеестый вихрь родительский зрелыми возвращаются, от чего лелеестость вихря спеет, а ярь ярилова крепчает да драговеет.
А как вышли мы первыми из вихря лельева на Твердь-сферу, то затеяли в отлунии яриться друг перед дружкой. Твердушка мягка да обильна, отлунишься от нее, глядь – а в тебе мелочишки резвой полнехонько. Завертишь ее меж яркостью своей да отлунием, оно в навь каку и обернется. Так вот твердынюшку и заселили. Дравы с травами да твари живные в изобилии.
А ить твердушка тоже не проста себе. В каждой твари-то яри нашей маленько придерживала, да так-то маленько само на себя отлунивало, что глядишь, а оно уж в свою ярь вяснится. А там ярь об ярь завихрится, и глядишь – навь в нови тварями сама пышнет.
А как мы все – Всесвятово племя, то и повадки наши – его умысел. Како он кольцевит – хвост в зубах – сам в себе замыкается, тако и нам удумалось тварей сих до святовой ости вывести. Эдак вот двуногого и приметили. Уж больно шустр да плодовит был.
Стали мы отлуния свои в них на ярь свою завихривать, свойства особые свивать – мысли, к примеру, в сны смысливать… Двуногий шустро в гору пошел. Мы ему кольцо разъяснили да урок поведали. А которые по уроку за Батюшкой-Матушкой след в след костры ладили, те впрок крепки были, и рок свой сами править умели. И тако ярь наша, которую мы на их отлуние завихривали, излелеелась с ними, что в скорости Лель та вновь явь явила. И явь та была и не та. Новоявь, али навь. Эдак мы и зажили – во свету мы яримся, во тверди они, а в нави сны их да наши Лели. Лели-то наши изособились в нас, освоились. А свойство себе избрали отлунное. То самое, по которому отлуние наше в тверди малость малую твердину в себе формою оборачивает. Так вот освоенные рядом с двуногим-то и оселились – не свет сугубо, да не сугубо и плоть. А ить свет всесвятов как есть плодовит – от чего отлунится да на себя завихрится, так в том новь и явит. А в нови явленной, которая плоть из тверди взятая, мал малая света всякий раз удержится. И к тому свету ярь-родимая хоть саму малу лелюшку, а обрящет. Эдак двуногий твердь-то скоро по себе излелеял. Новью явленной оведшись, сядет да ярь лелеет – точно ярило со сферами: ярь-то его к нови явленной стремится, а из нови-то к нему ярь-отлунная тянется, друг об дружку вихрятся они – Лель ярится-кудрявится. Эдак Лель их поспела – вровень с нашими вызрела. Токо Лель, как есть свет во плоти, свойство одно изъявила – сокровенность. Оно и вестимо – ярь ее тонка да узориста, чай не ярило, всякая ярь рядом лунность ее гасит. А как в сокровенность войдут ярь с отлунием – так Лель их узор свой и распустит и взъярится особисто, и урок свой затеет, и впрок крепка станет, и рок управит вестимо.
Под сокровенность-то горы да холмы и освоили. Твердь гористо-холмистая излелееваться стала – всюду новь явленная проростала. Двуногие, которые Лель себе в рост нашей вызревали, сродные свойства себе свивать стали – вестимо, коли лелюшки бок о бок где-нето взвихрятся-совьются, глядишь, свойствами да и поновятся. Стал тот двуногий ярью сыт, явью скрыт – то птицей перекинется, то зверем, то гадом, то дравом. С эдаким-то свойством, вестимо, всюду свой да лад. А яко ярью сытились, то и ярью метились. Всяка живность в яри той свесвятово семя чуяла, принимала да отлунивала. Тако двуногий яросвят вроде всесвята тверди стал. А холмы-горы, взлелеянные, светом проросшие, обителью их сделались. От наших да их лелей и стали быть Святогоры-хранители. Всякую новь явленную-взлелеянную вестимо ведаем, да в нови тому являем, чья ярь святится да Лели не ймёт. Так племя яросвятово длится попре тугу-околесицу.
Туга-околесица издали явилась нивесть-яростна. У Всесвята-родителя не всякому ярилу, вестимо, луна лелеиста случалась. Есть, где и ладом сыты. Эдак вот ладные ярь свою не в кость правят, но в ость. Лунь ярилу не ярка, оттого и вихрится чуть, в эдаком вихре узористость не затейлива-угловата, ладна да не лелиста. А где лунности мало, там ярилости через край. Без Лели-то каждый себе ярило, себя блюдет. Ярь ость пышет, ярости супротивится. Вихристость их ладна да плодовита, а без Лели уж больно яростна – ярила-то свет истовый колюч да дрожист, это луна его гладит да ровнит, а ярь в супротивности плоды рушит, да из трухи новь явит, и так без конца, без края. И выходит у них – яри без меры, а плоть твердная не святится.
И все-то иначе у них. У нас новь двуногую Лель приносит, у них же ярость так себя множит. Вестимо, лилейный плод – дар святов, яристый плод в лад спрятан. Покуда яристой плод в лад не войдет, родитель над ним лад держит, поскольку где Лели нет – там уклад правит. А как нова ярь окрепнет, в укладе тугость поймет, она тот лад рушит да свой ставит. Так и ярятся один супротив другого. Потому и плодят всего без меры и смысла, одной яростью. А эдак какой тверди-то станет. А они, свою твердь заладивши, к другим ринулись. В безлелии-то у них кольцо, к ярости прилаженное, колесом стало, из глуби в длинь правленное. Эдак-то околесицу они по сферам и понесли.
Как у нас объявились – туга пошла. Лель им в диковину, они по ней пуще того ярятся. Лель же с ладом, что пламень с лёдом.
Околесные яросветов на ярость ладить взялись. Яросветы их сторониться стали. Околесные пуще того взъярились, яросветов неволить начали. А как приметили, что яросветы оборачиваться легки – тугосвет изладили. Сневолят яросвета и тугосветом свят его обожгут. С обожженым святом у яросвета ярь в ость прет, он уж ярью своей не сыт, в ярости Лель теряет, оборачиваться нечем. Так вот околесные из порченных яросветов себе стадо наладили да к ладу своему определили. И главным пределом-то им стало, что с обожженным святом они нас и лелей наших не ймут. А плодиться они стали что те околесные – по яри да без смыслу, без Лели. Ярь остная по твердушке нашей коростой шириться стала. Нови явленной безсвятной без числа множиться. Без Лели-то твердушку гнобить стали. Явь их новая затеиста да заковыриста была, да без кольца, в колесе-то; не глуби в ней, не иста. Всесвятова умысла не ймут, все свой умысел всесвяту кажут. Дак ить где ж им ярью своей со всесвятовой суперечничать. То-то их явь и есть тлен, что не вихрится со всесвятовой, а ярится на нее.
В скорости однако же изяснилось, что на твердушке нашей околесным беда. Луна-матушка, да и другие сферы при Яриле-батюшке твердушку так взлелеяли, что околесным ни новь ни явь не впрок. Изладили они тогда тугосветы горовидные, порченых в лад устроили и с твердушки нашей сгинули. А порченные строем-то и зажили по ладу околесному. Токо без хозяев своих беда им. С обожженным святом-то смыслы не внять. А лад-то околесный под Луной-матушкой, Лель плещущей, что муха в меду. А ить матушка с батюшкой лелью всяк тварь объемлют – порчена она, не порчена. Так от и явилась Лель матушки нашей к порченым. Всесвятна Дана, дабы дати убогим (хозяев своих они, вишь, боги звали, а они, стало быть, у них в лад строены – так убогими и нарекли их). Данушка, Лель лунная, врачевать их затеялась, свят их выхаживать.
Убогонькие ярь-то свою в ость стравливали – жили чуть. Плодовитостью держались, да плоды-то убогие не яросветам чета. Яросветы же при убогих не приживались, диковинны они убогим казались, страх их пек, ярость гнала – терзали они яросветов, хоть и ведью их живы были. Данушка тогда смыслила от убогого и яросвета плод взять да поводырей убогим вывести. Плод выйти-то вышел, да все ж не яросветист, с ущербинкой. А ить Данушка ведь-мастерица была – лунной росой иста своего стала плоды те потчевать, так они уж с яросвятами почти сравнялись.
Тут и мы, Святогоры, их потчевать стали. К святояви их допускали, Лель всесвятову в них питали. Так-то вот и по сей день полнится племя яросвятово.
А убогонькие шибко долго зреют. По сю пору во множестве Лели не ймут. Безсвятные маются. Околесные, опять же, тугосветы свои не уймут. Убогонькие через те тугосветы горовитые их ярью своей питают, да по ладу их твердынюшку нашу гнобят. Мы с яросвятами ее лелью-то своей держим, чаем – когда-нето оклемаются сердешные да заживем как встарь лелюшкой, святисто. А твердынюшку питаем також и колесом урочным. В урочищах костры ладим яросвятные да радугу выращивам.
Радуга твердушке первая поддержка и питание. |
|
